Три сестры и Чарльз Диккенс

Отношения Чарльза Диккенса с тремя сестрами Хогарт выглядят чрезвычайно запутанными.

Любил он одну из сестер, женился на другой, а третья, после того как распался этот брак, вела домашнее хозяйство и занималась детьми Диккенса.

Когда читаешь о женских судьбах сес­тер Хогарт, так тесно связанных с жизнью Чарльза Диккенса, создается впечатле­ние, что перено­сишься на страницы одного из его сенти­ментальных рома­нов.

И звучит на­смешкой, что именно он громче других пи­сателей воспевал се­мейное счастье и по­кой, тогда как его они коснулись лишь ми­моходом!

И что он сам, так любивший детей и создав­ший такие трогательные детские об­разы, как Дэвид Копперфильд, Нико­лас Никкльби и Оливер Твист, мало занимался своими детьми!
Когда Чарльз Диккенс встретил­ся с семейством Хогарт, он был мо­лодым, подающим надежды, но еще не известным писателем. Вначале знакомство носило чисто профес­сиональный характер: отец семейства Джордж Хо­гарт, был редак­тором «Ивнинг кроникл», чело­веком с литера­турными задат­ками. Он любил рассказывать, что был близким другом Вальтера Скотта.

Диккенс бывал и дома у Хогарта, в Челси, где жили че­тыре юные доче­ри редактора. Девятнадцати­летняя Кэт была в то время единственной из сестер на выданье. Мэри исполнилось только шестнадцать, а Джорджине и Элен — и того меньше.

Удачный старт «Посмертных записок Пиквикского клуба» совпал с венчанием Диккенса и Кэт.

Их домом стала холостяцкая квартира Чарльза, состоявшая из трех небольших меблированных комнат, но скоро мистер Пиквик и его компания принесли автору та­кие доходы, что Диккенс смог купить дом в центре Лондона, на Доути-стрит, 48.

Переоборудованный под музей, он сохранился до наших дней.

Как внешне выглядела юная Кэт, ставшая миссис Чарльз Диккенс? На портретах тех лет перед нами молодая девушка с внешностью романтической краса­вицы: с темными глу­бокими глазами, бледным лицом, об­рамленным темны­ми, традиционно уложенными локона­ми, благонравным прямым пробором и тяжелым узлом во­лос на затылке.

Биографы Диккенса единодуш­ны в отрицательной оценке Кэт: вя­лая, полная женщина, равнодушная, слабая, сварливая, раздражитель­ная, склонная к депрессии, лишен­ная интеллектуальных запросов и т.д.

Невольно возникает вопрос: что же увидел в ней молодой Чарльз и почему женился на ней? Надо полагать, не только для того, чтобы иметь возможность публиковаться? Его письма к Кэт в период сватовст­ва разные по характеру и интонаци­ям: он мог резко упрекнуть ее за хо­лодность и капризность и вместе с тем называть «дорогая мышка», «любимый поросенок», «дорогая Те­ти» — эти ласковые имена придают письмам теплый и нежный оттенок.

Вместе с тем, из его собствен­ных высказываний можно сделать вывод, что женщиной, которую он действительно любил, была Мэри, младшая сестра Кэт. Он настоял, чтобы Мэри переехала к ним на Доути-стрит.

Не могло быть и речи, чтобы Мэри помогала своей сестре — она уже была больна, а у Кэт в то время был только один ребенок и к тому же имелась прислуга.

Почему же Кэт со­гласилась на переезд к ним сестры? Знала ли она о нитях, связывав­ших мужа и сестру? Возможно, считала, что это не могло быть чем-то большим, нежели родственное чувство и интеллектуальная общность, для других отношений Мэри была еще слиш­ком молода и тяжело больна.

Смерть Мэри стала для Диккенса потрясением. Однажды вечером, когда Чарльз и Кэт вернулись из театра, из комнаты Мэри вдруг раз­дался страшный крик. Когда к ней вбежали, она умирала от сердечно­го приступа. Мэри скончалась у Диккенса на руках. Он снял с ее еще не остывшей руки маленькое колеч­ко, надел его на свой палец и так и не расставался с ним до последнего дня жизни.

От смерти Мэри он не мог оправиться много лет. К тому же за ней сразу же последовал целый ряд несчастий: мать Мэри пролежа­ла без сознания более недели, у Кэт, которая была в положении, слу­чился выкидыш. Возможно, что именно в те дни она поняла, на­сколько глубока была страсть мужа к ее умершей сестре.

Диккенс не делал никакой тайны из своего горя по поводу кончины свояченицы. «Она была душой нашего дома. Нам следовало бы знать, что мы были слишком счаст­ливы все вместе. Я потерял самого лучшего друга, дорогую девочку, ко­торую любил нежнее, чем любое другое живое существо. Словами нельзя описать, как мне ее не хвата­ет, и ту преданность, которую я к ней питал». Вот какие признания выхо­дили из-под его пера. А как писа­тель он умолк надолго.

Кэт постоянно видела кольцо Мэри на пальце мужа. Что должна была она переживать, когда он за­пирался в гардеробной комнате се­стры, чтобы прикоснуться к ее одежде, ощутить ее аромат… Об этом знала только сама Кэт. Именно Чарльзу принадлежит надпись, сде­ланная на надгробном камне Мэри: там выражено желание самому быть похороненным рядом с ней. Локон ее волос полгода спустя после ее смерти вдохновил его на следую­щие строки: «Я хочу, чтобы ты поня­ла, как мне не хватает… милой улыбки и дружеских слов, которыми мы обменивались друг с другом во вре­мя таких милых, уютных вечеров у камина, для меня они дороже любых слов признания, которые я когда-либо могу услышать. Я хочу снова пережить все, что нами было сказа­но и сделано в те дни».

А много лет спустя, в письме к матери Мэри, он признавался, что каждую ночь в течение многих меся­цев после смерти Мэри мечтал о ней, «иногда она являлась ко мне как дух, иногда — как живое существо, но никогда в этих грезах не было и капли той горечи, которая наполняет мою земную печаль; скорее, это было какое-то тихое счастье, настолько важное для меня, что я всегда шел спать с надеждой снова увидеть ее в этих образах. Она постоянно присут­ствовала в моих мыслях (особенно если у меня был в чем-то успех). Мысль о ней стала неотъемлемой частью моей жизни и неотделима от нее, как биение моего сердца».

Когда читаешь эти строки, начи­наешь понимать, что Диккенс по­смел здесь выразить свои мысли и чувства к умершей, которые он дол­жен был сдерживать, пока она была жива. Возможно, именно этот взрыв любви, вызванный смертью девуш­ки, и стал причиной ослабления его чувства к жене. Кэт отступила перед умершей соперницей. Мэри же вновь и вновь появляется во всех образах молоденьких девушек, столь прелестных и целомудренных, наполняющих страницы романов Диккенса: Дора в «Дэвиде Коппер­фильде» или малютка Нелли.

У Кэт в это время хватает забот по хозяйству и уходу за детьми, ко­торые появлялись на свет друг за другом: Чарльз, Кэти, Мэми, Уолтер, Дора, Эрвард, Френсис, Генри и Сидней. Основные претензии био­графов Диккенса, может быть, и не совсем заслуженные, адресованы именно к ней, многодетной матери: она не смогла принимать участие в интеллектуальной работе мужа, ни­когда не сопровождала его во время выступлений, обедов и вечеров, ус­траиваемых в литературном мире, она сидела дома, отпуская его одно­го.

Возможно, у нее не было другого выбора? Совершенно очевидно, что Кэт была не в состоянии справиться со всем одна. Но она должна была понимать уникальность мужа на фо­не собственной заурядности. Его же раздражали все ее промахи, он вы­смеивал ограниченность Кэт в срав­нении с другими женщинами.

Здесь на сцене появляется Джорджина, еще одна сестра Кэт, которая тоже не осталась равно­душной к чарам Диккенса. Она отка­зывается от удачного замужества только лишь для того, чтобы занять­ся домом и детьми сестры.

Популярность Диккенса в жен­ском обществе следует отнести за счет его славы: обожествление идо­ла — явление, типичное не только для современной поп-культуры. Да и сама Кэт не могла противостоять обаянию и остроумию мужа. А кто, впрочем, мог? Правда, его отноше­ния с поклонницами носили в основ­ном невинный характер.

И все же существовала женщи­на, ставшая причиной окончатель­ного краха супружеских отношений Кэт и Чарльза. На характер этой свя­зи исследователи придерживаются различных точек зрений: одни считают, что это была чистая дружба, возникшая между двумя художест­венными натурами, другие же пред­полагают, что их связывали любов­ные отношения.

Современники придерживались последнего мнения, и поползли сплетни. Этой женщиной была восемнадцатилетняя Элен Тернан, ак­триса одной из театральных трупп. Вскоре в руки Кэт попал пакет от ювелира, по ошибке отправленный им на домашний адрес писателя, и она с горечью убедилась, что оже­релье, находившееся в нем, пред­назначалось не ей, а Элен.

Извечная драма — любовный треугольник — тотчас же предстала перед ней как на ладони, хотя Чарльз уверял ее, что речь идет о чисто платонических отношениях. Он был так настойчив в своей версии, что Кэт была вынуж­дена согласиться нанести визит в дом семьи Тернан, то есть сделать все возможное, чтобы умолкли пе­ресуды.

Дочь Диккенсов Кэти, того же возраста, что и Элен Тернан, проси­ла мать не делать этого. Но Кэт вы­полнила свое обещание и испила до дна чашу горечи, отправившись с мужем в дом Тернанов. В результате сплетни не только не утихли, но разгорелись с еще большей силой.

По­сле двадцати двух лет супружеской жизни развод стал неминуемым. Джорджина, попавшая под обаяние свояка, приняла его сторону. Возник вопрос: как супругам жить дальше? Сошлись на том, чтобы по­делить дом на две половины.

…Джорджина, перебравшаяся в дом Диккенса, когда ей исполнилось примерно столько же лет, сколько и ее умершей сестре Мэри, была, как говорили, удивительно на нее похо­жа. Не потому ли Чарльз так тепло заботился о ней? Во время его по­ездки в Америку она занималась в Лондоне детьми, и они очень скоро полюбили свою молодую, симпатич­ную и добрую тетушку.

Вероятно, и Чарльз Диккенс был пленен ею. «Когда мы сидим по вечерам у камина, Кэт, Джорджина и я, кажет­ся, что снова вернулись старые вре­мена, — пишет он. — Тогда я размы­шляю о случившемся, как о печаль­ном сне, от которого пробуждаюсь. Точно такой же, как Мэри, ее не на­зовешь, но в Джорджине есть мно­гое, что напоминает ее, и я будто снова переношусь в ушедшие дни. Иногда мне трудно отделить настоя­щее от прошлого».

После развода супругов Джорд­жина становится незаменимой. «Я не могу представить, что бы с нами всеми было, особенно с девочками, без Джорджины. Она — добрая фея в доме, и дети обожают ее».

Итак, двойная мораль викторианства празднует очередную побе­ду: в глазах общества разваливший­ся брак продолжает существовать, оба супруга по-прежнему живут вместе в одном доме, возведя сте­ны из льда и равнодушия между со­бой, такие же непреодолимые, как запертые на засов двери, разделя­ющие две половины их дома. «Мы заперли скелет в шкафу, и никто не знает о его существовании».

На Чарльза давит еще и ответст­венность перед читателями. Он не может себе позволить лишиться их симпатии. Поэтому он пишет откры­тые письма, которые публикует в журнале «Хаусхолд Уордс». Но, как всегда, когда хотят опровергнуть ка­кой-либо слух, замять скандал или скрыть полуправду, возникает об­ратный эффект. Тайное стало явным, и в результате разразился скандал.

Во время всех этих перипетий Джорджина преданно поддержива­ла писателя. Более того, она два­дцать два года не разговаривала с Кэт, вплоть до смерти Диккенса в 1870 году. Она даже сохранила дру­жеские отношения с Элен Тернан, для которой Диккенс снял в Лондо­не дом. Создается впечатление, что Джорджина ничего не хотела лично для себя.

Из трех сестер Хогарт именно Джорджина выказала самую безза­ветную и жертвенную любовь. Как пишет Диккенс, она была «в доме доброй феей», дети любили ее, а для самого писателя она была незаменимой. Всю свою любовь отдала она ему и его семье. Ради него оста­лась старой девой. Писатель умер у нее на руках. По завещанию он оста­вил ей 8000 фунтов, все свои драго­ценности и личные бумаги.

Три сестры — Мэри, Кэт и Джор­джина — связали свою судьбу с Диккенсом.

Возможно, он любил всех трех, для каждой отыскав уго­лок в своем сердце. Но что при этом испытывали они?

Наверное, права была дочь Дик­кенса Кэти, сказав об отце после его смерти: «Нет, женщин он так и не понял».