Симона и Жан-Поль

Она искала свободы, но так и не смогла избавиться от разрушающего чувства к мужчине. Чувства, которое исковеркало всю ее жизнь.

«У меня всегда была потребность говорить о себе… Первый вопрос, который у меня возникал всегда, был такой: что значит быть женщиной? Я думала, что тотчас на него отвечу. Но стоило внимательно взглянуть на эту проблему, и я поняла прежде всего, что этот мир сделан для мужчин…» — так писала о се­бе Симона де-Бовуар.

Послушная дочь, она всегда по­ступала так, как требовал отец: училась рукоделию, музицировала, ходила в церковь. Глава семейства, никогда не скрывающий своих любовных похож­дений, из дочери хотел слепить идеальную невесту, благочестивую девицу. Он отправил ее в католиче­скую школу со строгой дисциплиной, где основным предметом являлось Священное Писание.

Симо­на, с рождения привыкшая к покорности, поклоня­лась Богу так же истово, как и отцу. Впоследствии она вспоминала, что, припав к ногам статуи Иису­са, млела от восторга, плакала и «попадала в объя­тия ангелов».

Млеть от восторга, правда, пришлось недолго. В конце Первой мировой войны семья пострадала от недальновидности отца — он потерял все деньги, ко­торые вложил в акции железных дорог России. Симо­на лишилась приданого, то есть шансов на хорошее замужество.

Поразмыслив, папаша пришел к выводу, что судьбу дочери надо подкорректировать — пусть теперь учится и сама зарабатывает на жизнь. А как могли в то время зарабатывать девушки из буржуаз­ных семей? Только преподаванием, другие виды дея­тельности для особ женского пола были практически недоступны. Симону отправили в Сорбонну, в уни­верситет, славящийся своими свободными нравами. Это событие, возможно, и заставило девушку за­думаться: кто же правит в этом мире? Почему по прихоти мужчины она сначала должна жить поч­ти как монашка, а затем барахтаться практически в омуте разврата?

Впервые девушка усомнилась не только в авторитете своего отца, но и в авторитете «сильного пола» вообще. Когда в очередной раз ду­ховный наставник аббат Мартен стал ее за что-то укорять, Симона почувствовала отвращение. «Его дурацкая рука давила мне на затылок, заставляла ниже опустить голову, обратить лицо к земле, до са­мой смерти она будет принуждать меня… ползать по земле», — вспоминала Симона.

В девятнадцать лет она призналась лучшей подруге, что больше не верит в Бога. Но свято место пусто не бывает. Да, стропти­вая девчонка отказалась подчиняться отцу и Госпо­ду, но то, что ей казалось освобождением, по сути яв­лялось фарсом. Стремление следовать за хозяином, лидером никуда не делось, Симона просто не умела по-другому. И это противоречие — бунт против муж­ской власти и в то же время необходимость в ней — раздирало ее до самой смерти.

«Если я полюблю, — писала Симона в то время, — то на всю жизнь, я тогда отдамся чувству вся, душой и телом, потеряю голову и забуду прошлое. Я отказываюсь довольствоваться шелухой чувств и наслаждений, не связанных с этим состоянием». Она была полностью готова к встрече с Сартром, своим мучителем и господином.

Временная мораль

Ловелас, безбожник и экстремал Жан-Поль Сартр стал для Симоны новым божеством. «Я как будто встретила своего двойника. Я знала, что он останет­ся в моей жизни навсегда». Двойник был 158 санти­метров роста, с брюшком, косоглазый, с желтыми от бесконечного курения зубами, неопрятный, с рябым лицом в угрях. Однако считался большим оригина­лом, умницей и искусным оратором.

Симона, как и остальные, считала его гением. На выпускных эк­заменах он получил первое место, она — второе. Раз­ница в оценках была минимальна. Но этот порядок — сначала он, а потом уже она — сохранился навсегда.

Союз их был странным, непривычным даже для вольнодумных студентов Сорбонны. Первым делом Сартр заявил возлюбленной, что будет ей изменять, и она как мудрая женщина должна это понять и при­нять. Симона особо не возмущалась — образ отца-бабника и всепрощающей матери с детства был для нее идеалом семейных отношений.

Тут, правда, о се­мье речь не шла — никогда Симона не жила с Жан-Полем под одной крышей. Но он называл их брак морганатическим, и этого ей было достаточно. Какой-никакой, а все же брак. К тому же, когда он притяги­вал ее к себе, она «попадала в объятия ангелов».

Сартр и Бовуар стали первой канонизированной историей влюбленной парой, которая отрицала вер­ность. У них не было совместного хозяйства, детей. Также они утверждали, что им чужда ревность. Воз­можно, это было правдой для него, но не для нее — и в опубликованных после смерти письмах Симоны видно, как мучилась она от ветрености своего муж­чины. Но всеми силами старалась не показывать это­го, нежно улыбаясь, как бы ни ранил ее неверный. «Мы жили тогда в праздности, — вспоминала Си­мона. — Розыгрыши, пародии, взаимные восхвале­ния имели свою цель: они защищали нас от духа се­рьезности, который мы отказывались признавать столь же решительно, как это делал Ницше, и по тем же причинам: вымысел помогал лишать мир давя­щей тяжести, перемещая его в область фантазии…»

Конечно, девушка была влюблена. Живя в мире фантазий, она без конца восхищалась своим косо­глазым спутником, говорила, что его цепкое, бесхи­тростное внимание схватывало «вещи живыми», во всем богатстве их проявления.

В то же время она при­знавалась, что он внушал ей робость, как в свое время внушал отец. «Я буду умницей, вымою посуду, подме­ту пол, куплю яйца и печенья, я не дотронусь до тво­их волос, щек, плечей, если ты мне не позволишь», -писала она.

В общем, эти двое нашли друг друга — он блистал, она восхищалась, он издевался, она терпела. Сартр получил место преподавателя в лицее. Симона тоже поспешила последовать его примеру. Сартр ре­шил развенчать буржуазные ценности и создать но­вую философию. Симона разделила его убеждения. «Он был анархистом в гораздо большей степени, чем революционером, он считал общество в том виде, в каком оно существовало, достойным ненависти».

Они оба отрицали какую-либо высшую власть и утверждали, что государство, общество, родители не несут за человека никакой ответственности, каждый имеет право сам строить свою жизнь.

«Вы свободны, поэтому выбирайте», — писал Сартр. Сам он выбрал пятерых любовниц — ведь если Бога нет, следовательно, нет и морали — описывая процесс соблазнения как «литературную работу», которая состоит из красивых слов, многозначительного мол­чания и умело выбранной точки обзора. Всем своим девушкам при этом он виртуозно лгал и сохранил эту привычку навсегда. Много позже его секретарь рассказывал, что Сартр звонил подряд любовницам и каждую потчевал индивидуально приготовленной порцией ложи.

Так что мораль его была весьма гиб­кой. Он и называл ее «временная мораль». Симона не ревновала, во всяком случае не пока­зывала виду. Но напряглась, когда Сартр всерьез увлекся русской аристократкой Ольгой Козакевич. Он тогда впервые разлучился с Симоной, провел весь отпуск с Ольгой и даже посвятил ей свой пер­вый сборник рассказов «Стена». Де Бовуар в долгу не осталась — в свою очередь соблазнила Ольгу, а за­тем написала роман «Она пришла, чтобы остаться», который заканчивался искусно задуманным убий­ством общей любовницы.

В реальной жизни, впрочем, никто никого не убил. Козакевич стала полноправным членом стран­ной семьи — этот метод потом переняли почти все по­лучившие отставку любовницы философа, — а Жан-Поль увлекся сестрой Ольги.

Эту прекрасную юную девочку, Ванду, он взял на содержание. В конце ию­ля 1939 года, путешествуя с Вандой по югу Франции, он оповещал Бовуар: «Сегодня утром я впервые пе­респал с ней. В результате я оставил ее в кровати, чи­стую и трагичную, заявившую, что она устала и что ненавидела меня все 45 минут». Также он считал своим долгом сообщить Симоне, что с Вандой у не­го «идеальная любовь, смотрение в глаза друг дру­гу, держание за руки».

Вскоре, впрочем, он уже каял­ся, что связался с Вандой, но свою трилогию «Пути к свободе» посвятил именно ей. Он морочил девоч­ке голову, утверждая, что поступится всем ради нее, что Симона — это просто друг. Философ был верен своим принципам: «Есть люди, в отношениях с ко­торыми лгать просто необходимо». Видимо, этими людьми были для него все его женщины.

Несравненная любовь

Что Сартра возбуждало по-настоящему — это расска­зы об изменах. Когда очередная любовница расска­зала ему, что один из ухажеров положил ей в такси руку между ног, он чуть не лопнул от восторга и возбуждения. Симона заметила это и взяла метод на во­оружение. С тех пор она постоянно описывала Жан-Полю свои романы, настоящие или вымышленные. Эта жалкая уловка помогала ей так долго владеть его вниманием.

К примеру, она рассказывала ему о своей нежной дружбе со студенткой Бьянкой Бененфельд. Говорила, что ей шестнадцать, она красива и умна, что они ходили в турпоход и спали в одной крова­ти. Сартр, хоть и был увлечен Вандой, однако под­робности выспрашивал. А потом, не сдержавшись, на радость Симоне переметнулся от Ванды к Бьянке. Студентка не без интереса ему отдалась — а как же, ведь это был кумир ее обожаемой учительницы.

Правда, особого восторга от близости Бьянка не ис­пытала, вспоминая, что перед тем, как отправиться в кровать, коротышка-экзистенциалист долго мыл ноги в раковине, задирая сначала одну конечность, а потом другую.

Бовуар отнеслась к этой связи внешне благо­склонно, как и обычно. Но в письмах к Бьянке про­кололась, с горечью заметив, что нежность возникает между двумя, но не между тремя участниками.Не о Бьянке она, понятное дело, тосковала. Ей не хва­тало нежности ее мужчины, ее божества, ее кумира, который так редко возносил ее к небесам, предпочи­тая давить, «принуждая ползать по земле». Потому что будь женщина хоть трижды последовательница экзистенциальной философии, никогда у нее не по­лучится радоваться тому факту, что любимый снова предпочел не ее.

Жан-Поль тоже почувствовал грусть Симоны и выдал ей, как и всем своим женщинам, порцию то ли лести, то ли правды, то ли откровенной лжи — дурманящего коктейля, который всегда помогал ему держать любовниц на крючке. «Моя несравнен­ная любовь, — писал он. — Ты самая совершенная, самая умная, самая лучшая и самая страстная. Ты не только моя жизнь, но и единственный искренний в ней человек».

Симона воспряла и в начале 1940 года закрутила еще один романчик со своей ученицей и опять рус­ской — Натали Сорокиной. К Сартру снова полете­ли чувственные письменные отчеты — как она целуется с юной ученицей, как восхищается ее телом. Возлюбленный не реагировал, и тогда Симона — от нашего стола вашему! — посвятила девице свой ро­ман «Кровь других». Тут уж Сартр активизировался и переспал с Натали, получив от нее характеристи­ку: «воображает из себя гения».

Натали, кстати, не отличалась разборчивостью в связях. После Сартра с ней переспал еще один при­верженец экзистенциальной философии — пока он почивал после секса в отеле, Наташа вынесла оттуда простыни и полотенца, чем поставила любовника в не­ловкое положение перед администрацией.

А в марте 1942 года мать Сорокиной подала официальную жа­лобу на Бовуар в министерство образования. Мамаша настаивала на том, что преподавательница совратила ее несовершеннолетнюю дочь, как настоящая сутенерша подкладывала невинную девочку под своих зна­комых мужчин. Дело закрыли за недостаточностью улик, но Бовуар все-таки уволили из школы.

Сартр особо из-за карьеры своей подруги не пе­реживал. Он в это время был занят более важны­ми, на его взгляд, делами. Шел 1942 год, Париж был наводнен немцами, и Жан-Поль влился в движе­ние Сопротивления. Он увлекся политикой, придя к мысли, что в философии, касавшейся лишь личной свободы, может найтись место и для свободы поли­тической. Не имеет смысла говорить, что верная Си­мона опять поддержала его, вслед за ним став редак­тором.

В 1945 Сартр и де Бовуар выпустили первый номер журнала «Тан модерн», ставший самым влия­тельным левым периодическим изданием послевоенного времени. Симона была счастлива как никог­да — победа. Немцы разгромлены, соперницы тоже. Она снова с главным мужчиной своей жизни, кото­рый снова клянется, что любит только ее одну.

Дверь нараспашку

Недолго музыка играла — Сартра в качестве журна­листа пригласили на пару месяцев в Нью-Йорк, и там он немедленно влюбился в хорошенькую актрису Долорес Ванетти. Не отдаться знаменитому филосо­фу и герою Сопротивления та, конечно же, не мог­ла. «Долорес подарила мне Америку», — восторженно телеграфировал Сартр, и Симона поняла: надо ехать.

Она буквально выбила приглашение от нескольких американских университетов — так сильно ей хоте­лось встретиться с разлучницей. Долорес уже пако­вала чемоданы, готовясь улететь с Сартром в Париж, когда Симона явилась для серьезного разговора. Ак­триса струхнула, но скандала с мордобоем не после­довало — француженка с детства умела держать уда­ры, наносимые мужчиной, и в истерики по этому поводу не впадала. Она мило проговорила с Доло­рес до самого утра, попивая виски и упиваясь чув­ством жалости к себе. Затем, в лучших традициях мазохисток, призналась Сартру, что Ванетти ей по­нравилась — она теперь якобы полностью понима­ет своего любимого и одобряет его выбор.

А что еще ей оставалось? Все же не зря в своей книге о марки­зе де Саде она писала: «Бывает, жертва, смирившись со своей судьбой, становится сообщником тирана. Действуя заодно с мучителем, она превращает стра­дание в наслаждение, стыд — в гордость… Мучитель и жертва с удивлением, уважением и даже восхище­нием узнают о своем союзе». Симона действовала заодно со своим мучителем, снова и снова заявляя о том, что предпочитает сво­бодные отношения.

В подтверждение этого она тоже закрутила роман с американцем — писателем Нельсо­ном Альгреном. Их связь продолжалась семнадцать лет. Преимущественно в письмах. Симоне нрави­лось писать призрачному возлюбленному, находя­щемуся за много тысяч километров от нее.

Но к ко­му на самом деле она обращалась в своих посланиях? К Нельсону или все же к Сартру? «Я даже сплю, ожи­дая тебя. Мое сердце полно неутоленных желаний, которые мне радостны… Спокойной ночи, мой доро­гой, как нежно сегодня вечером я тебя люблю». Как ни настаивал на браке измученный Нельсон, переезжать в Америку Симона отказывалась. Она просто не могла уехать из Парижа, и причина была очевидна.

«Ты… должен знать, что может тебе пока­заться самонадеянным, в какой степени Сартр нуж­дается во мне. По сути, он очень одинок, разрываем внутренними противоречиями, беспокойный, и я его единственный настоящий друг, который понимает его, помогает ему, работает с ним вместе и дает ему не­который покой и утешение. Почти двадцать лет он де­лал для меня все: он помогал мне жить, он помог мне обрести себя, он принес ради меня много жертв… Я не могу покинуть его, я не могу оставлять его на долгое время и поэтому не могу отдавать всю свою жизнь никому другому. Мне неприятно снова говорить об этом. Я знаю, что навлекаю опасность потерять тебя, а я осознаю, что это может для меня значить».

Симона не уточняет, какие жертвы ради нее при­нес Сартр, и даже самым дотошным биографам труд­но их вычислить. Пока верная ему женщина уверяла всех, что он нуждается в ней, сам философ миловал­ся в Париже со своей американкой и горя не знал. Потом так же легко и весело променял ее на новую любовницу. Он даже ввел для своих женщин распи­сание: с кем и в какие дни встречается. Дамы не бун­товали — в конце концов в его сети попадали лишь те, кто безоговорочно ему поклонялся. Все же он был великим человеком, оригиналом, отказавшимся да­же от присужденной ему Нобелевской премии.

Единственное, в чем Жан-Поль нуждался, — это старые добрые рассказы Симоны о вожделении к другому партнеру. И на этот раз стареющая пассия угодила ему сверх меры. Она подробно описала свой роман с Альгреном в романе «Мандарины». После этого терпению Нельсона пришел конец, он прекра­тил с ней всякое общение.

До самой смерти Альгрен во всех интервью возмущался поступком Симоны. Даже перед самой кончиной, когда в 1981 году Нель­сона избрали в престижную Академию искусства и литературы, он не сдержался и вспомнил в интер­вью коварную Бовуар: «Я бывал в борделях по все­му миру, и женщина всегда закрывает дверь, будь то в Корее или в Индии. Но эта женщина открыва­ет дверь нараспашку, приглашая смотреть публику и прессу… У меня нет зла на нее, но я считаю, что это было оскорбительное действие с ее стороны».

Плевать Симоне было на то, оскорбительно она себя вела или нет по отношению к другим парням. Она готова была «навлекать на себя опасность», те­рять всех мужчин, лишь бы ее не покинул один-единственный.

Второй пол

Некоторые феминистки подвергли де Бовуар кри­тике за то, что она всегда возвращалась к привыч­ной женской роли — преданной спутницы неверного Сартра. Но разве могла она, дочь такого же отца, по­ступить иначе? Она была своему мужчине подругой, матерью и соратницей, сносившей все вероломства. Вот и в тот раз Жан-Поль, бросивший очередную любовницу, лишь на время дал передышку Симоне. Такая у них была схема отношений: иногда он дарил ей немного своей любви, чтоб отдышалась, успокои­лась. Чтобы набралась сил перед новым витком бо­ли.

Никогда не рожавшая Симона всю свою жизнь провела словно в родовых схватках. И с каждым ра­зом они были сильнее. Зато, страдая, она искала от­веты на сложные, мучительные вопросы. Кто я? Что я в его жизни? Что вообще значит быть женщиной?

Так, в мучениях и терзаниях, родилась первая из ее критических работ, вышедшая во Франции в 1949 го­ду, — «Второй пол». Эта книга оказала воздействие на судьбы большего числа людей и послужила толчком для большего количества дискуссий, чем все, что вы­шло из-под пера Сартра.

«Второй пол» — биологиче­ское, социологическое, антропологическое, полити­ческое исследование, вышедшее в двух томах. В этой книге де Бовуар не обвиняла род мужской в том, что он всегда использовал женщину для своих социаль­ных и экономических потребностей. Она просто кон­статировала это. И ставила под сомнение тот факт, что домашнее хозяйство и материнство — непрелож­ная обязательная судьба женщины.

«Не многие ра­боты так схожи с сизифовым трудом, как работа домашней хозяйки; день за днем она моет посуду, вы­тирает пыль, чинит белье, но на следующий день по­суда опять будет грязная, комнаты — пыльные, белье — рваное. Домашняя хозяйка… ничего не создает, она лишь сохраняет в неизменном виде то, что существу­ет. Из-за этого у нее возникает впечатление, что вся ее деятельность не приносит конкретного Добра…»

Успех книги был ошеломляющим. За первую же неделю было продано 22 000 экземпляров на фран­цузском языке. По всему миру она расходилась мил­лионными тиражами, ее переводили на десятки язы­ков.

Известная феминистка Элизабет Бадинтер так писала об этом процессе: «Симона де Бовуар освобо­дила миллионы женщин от тысячелетнего патриархатного рабства… Несколько поколений женщин откликнулось на ее обращение к ним: поступайте, как я, и ничего не бойтесь; завоевывайте мир, он — ваш… Она проложила нам дороги свободы».

Читателя-мужчину Симона де Бовуар подводи­ла к не такой уж сложной, по крайней мере в тео­рии, мысли: позвольте женщинам, если они смогут, жить так, как живете вы сами.

Но тем не менее боль­шинство мужчин при чтении этой книги ощущали резкий дискомфорт. Ведь была нарушена их святая вера в то, что женщины удовлетворены своей жиз­нью. Что женщины согласны с теми доводами, ко­торые подтверждают, что жизнь, которую они ве­дут, для них подходит более всего.

У «Второго пола» нашлось немало критиков. Уважаемые профессора рвали книгу на клочки. Писатель Альбер Камю при­шел в бешенство и кричал, что де Бовуар превратила французского мужчину в объект презрения и насме­шек. Католическая Франция негодовала от заяв­ления Симоны о том, что она поддерживает право женщины на законные аборты. Ее ругали и марксисты, и католики. Многие считали, что ее «чисто жен­ский» бунт был не обоснованием необходимости эмансипации, а свидетельством необузданной гор­дыни и издерганной души.

Отчасти они были правы — у Симоны никогда не было полного мира в сердце: «Желание жить жен­ской жизнью, иметь мужа, дом, детей, испытать чары любви не всегда легко примирить со стремлением добиться намеченной цели». Но она сознательно выбра­ла свой путь. И в отличие от многих других женщин понимала, что за это надо платить хорошую цену.

Просто великолепно

Жан-Поль виделся с Симоной ежедневно, что не по­мешало ему снова влюбиться. Избранницей его ста­ла молоденькая девушка из Алжира, Арлетта Эль-каим. Именно ей, а не Симоне Сартр теперь читал свои новые работы, ей решил передать все права на свое литературное наследство. Почему, спрашива­ется, не той, что много лет была так предана ему?

Все задавались этим вопросом, но только не Симо­на. Однажды она уже лишилась наследства, так что ничего нового для нее в этом мужском поступке не было. Сартр еще раз поразил всех, когда удочерил Арлетту. Он объяснял это тем, что всего лишь пыта­ется защитить Арлетту от споров насчет юридиче­ских прав. Чем Симона могла ответить на это? Она привыкла подражать. И вскоре тоже удочерила од­ну из своих молодых подруг, завещав ей свои тру­ды и деньги.

Но стоило Сартру заболеть, как Бовуар, а не Ар­летта оказалась рядом с ним. Она самоотверженно ухаживала за возлюбленным несколько лет, а когда в 1980 году Сартра не стало, она от нервного потря­сения тяжело заболела пневмонией.

Впоследствии в книге «Адье» Бовуар напишет: «Его смерть разлу­чает нас. Моя соединит нас снова. Просто велико­лепно, что нам было дано столько прожить в полном согласии». Она пережила своего мэтра на шесть лет, проведя эти годы в одиночестве. Она жила за­творницей, Сартр исчез из ее жизни, и пропала не­обходимость быть активной, что-то доказывать. Опустились руки, пропал объект поклонения.

Во время похорон Сартра за его гробом шли око­ло пятидесяти тысяч человек. А когда умирала Си­мона, никто даже не приходил ее проведать в боль­ницу. Врач рассказывал, что ни один человек не позвонил, не поинтересовался ее состоянием. «Она была настолько всеми покинута, что мы даже ста­ли сомневаться, на самом ли деле она — та самая зна­менитая Симона де Бовуар».

Похоронили ее в одной могиле с ее дорогим Жан-Полем — «Я знала, что он останется в моей жизни навсегда». Этот человек предавал ее, мучил, бросал и сно­ва приближал к себе.

Она не была его наследницей, не была его женой. То, что терпела она, под силу не каждой женщине. И все же именно она, все снося­щая жертва, пробудила женское самосознание. Все сегодняшние феминистки называют себя ее духов­ными дочерями.

Удивительно, но разрушающее чув­ство к мужчине не помешало Симоне войти в исто­рию великой интеллектуалкой, поставившей под со­мнение превосходство одного пола над другим.

Наталья Радулова, «Story» октябрь/09